На суде, кроме показаний свидетелей, письменных и вещественных доказательств были еще и незнакомые нашему времени виды доказательств. Таково было, например, „поле», т.е. поединок. Если одна сторона в подтверждение своего иска говорила, что она „крест целует и на поле биться лезет», то судья обращался к другой и спрашивал: „целует ли она крест и на поле биться лезет ли?» Если сторона соглашалась, то это называлось „досудиться до поля».
Тяжущиеся могли выходить на поединок со всяким оружием, кроме пищали и лука.
Происходило „поле» при окольничьем и дьяке, которые, приехав на „поле», спрашивали у бойцов, кто у них стряпчие и поручники, и приказывали этим лицам быть при поединке, но без оружия; людей посторонних дьяк и окольничий должны были удалять, а сопротивлявшихся и желавших насильно остаться хватали и отводили в тюрьму.
Бились противники пешими: бой открывался копьём, потом принимались за другое оружие. Досудившиеся до поля могли выставлять драться вместо себя наёмных бойцов; обыкновенно так и делали, и в Москве, по словам иностранцев-современников, жили люди, которые только тем и промышляли, что выходили по найму драться за других на „поле». Тот, кто сам, или его боец, оказывался побеждённым, тотчас объявлялся виновным.
По свидетельству иностранцев, наблюдавших случаи судебных поединков, „поле» редко проходило мирно. Всегда набиралась толпа зрителей, зорко следившая за бойцами и подзадоривавшая их самих и их поручителей; поручители, заботясь об интересах своих бойцов, только высматривали случай, когда, по их мнению, противник поступал неправильно, и тотчас хватали палки и колья и бежали на помощь своему, а к противнику, меж тем, тоже с дрекольем поспевали его поручители, и с обеих сторон начиналась драка, „приятно занимавшая зрителей», как говорит один наблюдатель-иностранец.
Понятно, что и правительство, и духовенство не очень покровительствовали „полю». Еще в начале 15 в. митрополит Фотий запрещал священникам давать св. причастие тем, кто выходил на „поле»; убитых на поединке воспрещалось предавать церковному погребению, а кто убьёт, тот отлучался от Церкви на восемнадцать лет. Мало-помалу обычай этот вывелся, и, наконец, указом 1556 г. было вообще предписано, что если стороны досудятся до поля, то присуждать им не поле, а крестное целование. Это называлось дать дело „на душу» истцу.
Один иностранец так описывает судебное крестоцелование: „Церемония происходит в церкви; в то время, как присягающий целует крест, деньги, если о них идёт дело, висят над образом; как скоро присягающий поцелует крест перед этим образом, ему тотчас отдают деньги». Иностранец этот рассказывает далее, что судебное крестоцелование считалось делом столь святым, что никто не смел нарушить его, и никто из москвитян не решался поцеловать крест ложно.
Другой живой наблюдатель тогдашней русской действительности отмечает в своих записках, что русские люди вообще старались не доводить дела до крестного целования, тяжущиеся неохотно прибегали к нему, и все вообще неблагоприятно смотрели на человека, поцеловавшего крест в судном деле. Предпочитали в таких случаях просто бросить жребий, и тогда тот, кому он доставался, считался выигравшим дело. Один англичанин испытал на себе порядок решения его дела с московскими купцами посредством жребия.
Он рассказывает, что, когда истцы не согласились на мировую сделку, предложенную по приглашению судей ответчиком, то судьи, засучив рукава, ваяли два восковых шарика одинаковой величины и в каждый закатали бумажки с именами тяжущихся. Из стоявшей тут же многочисленной толпы судьи вызвали первого попавшегося на глаза высокорослого человека, которому велели снять колпак и держать перед собой.
В колпак ему положили оба шарика и вызвали из толпы другого высокорослого человека, который, засучив правый рукав, вынул из шапки один шарик за другим и передал судьям. Судьи громко объявляли всем присутствовавшим, какой стороне принадлежал первый вынутый шарик. Эта сторона и выиграла дело.
На неправильное решение суда можно было жаловаться, но такая жалоба, по тогдашним понятиям, была жалобой на судью, как бы обвинением его, и обвинителю предстоял не разбор его дела другим судьёй, а суд с судьёй, решением которого он был недоволен и на неправильность решения которого жаловался.
Так был устроен в Московском государстве гражданский суд, т.е. разбор тех дел, где нет преступления, а есть только спор, тяжба двух сторон, причём и самое разбирательство спора на суде происходит по жалобе суду одной из сторон; без этой жалобы чувствующей себя обиженной стороны, суд сам таких дел не
начинает.
