Очень многочисленными тогдашние школы не были. Жития наших святых хотя и упоминают о „многих соучениках» или сверстниках того или иного подвижника, придавать большое значение этому общему выражению нельзя.
Прежде всего тогдашние помещения не позволяли собирать в своих стенах много детей. Надо думать, что число учеников в школе колебалось от пяти-шести до двадцати или тридцати человек. Сохранилось до нашего времени «житие» преподобного Сергия с картинками, написанное в 16 в. На одном рисунке там изображена школа: на лавке за столом сидят одиннадцать мальчиков с книгами, а один, сам преподобный, стоит перед учителем, который объясняет ему урок. Среди учеников, кроме детей, встречались и взрослые. Так, святой Никандр Псковский стал учиться грамоте лет в двадцать, находясь уже в услужении у одного купца. Сын князя Василия Голицына еле разбирал еще склады, когда подавал к царю просьбы о земельном наделе, как взрослый полноправный человек.
Время обучения грамоте не могло быть продолжительно, несмотря на крайне трудные и грубые приёмы самого обучения. Способные мальчики, вроде преподобного Иосифа Волоцкого, кончали всю начальную школьную премудрость года в два. Биограф преподобного рассказывает с некоторым удивлением перед способностями святого, как он, „учашеся разумно и всех сверстник превзыде: единым годом изучи псалмы Давыдовы и на другой год вся божественная писания навыче». Менее способные мальчики изучали все это, вероятно, года за три, даже за четыре.
Так учились в древней Руси все — и царские дети, и боярские, и священнические, и простые, часто у одних и тех же учителей, по одним и тем же книгам, и достигали одного и того же: умения читать и писать.
На этом огромное большинство тогдашних людей и заканчивало свою науку. Кто хотел учиться дальше, тому оставался один путь — чтение книг да случайная помощь случайно встреченного знатока и собирателя книг. Некоторые такие знатоки устраивали у себя, впрочем, род высшего, по сравнению со школой, училища, где читали вместе с желавшими „священные библии, беседы евангельские и апостольские, и рассуждали о высоком, лежащем в оных книгах разумении». Читали творения Иоанна Дамаскина, Иоанна Златоуста, святого Василия Великого и Григория Богослова — этих творцов православной богословско-философской мысли.
Таким образом известная „учёность» могла быть приобретаема искателями её только их личным самостоятельным трудом, при помощи продолжительного и внимательного изучения книг, со стороны их содержания и изложения. Так, преподобный Стефан Пермский сделался учёным, благодаря тому, что „прилежно имяше обычай почитати почитание книжное, почасту умедливая дондеже до конца по истине уразумеет о коемждо стисе словеса, о чём чтёт».
Такой способ приобретать „учёность» создал и особый тип древнерусского ученого: Это был всегда человек, глубоко уважавший литературу, много и прилежно читавший, который прочёл все существовавшие на русском языке книги, знал содержание всех их чуть не наизусть и умел по памяти цитировать целые главы и отделы из прочитанного. Так как все тогдашние книги были или книги Святые Писания, или творения отцов Церкви, или жития и летописи, вообще книги, говорившие о предметах духовных и божественных, то начётническое уважение к книге возрастало часто в глубокое преклонение перед всем написанным.
„Аще кто не имея книги мудрствует, таковой подобен оплоту, без подпор стоящу, -говорил древнерусский книжник-начётчик.
Для огромного большинства таких начётчиков был свят и непреложен всякий „аз», написанный в книг; у него „сердце холодело и ноги дрожали», когда люди другого образования приказывали ему при исправления книг переставить слова, заменить одни другими, исправить буквы: „единый аз, единая точка» были уже „преткновением» для всей науки древне-русского начётчика. Если про них и нельзя было сказать, что они „едва азбуку умели», то для большинства было справедливо замечание учёного грека, что они „наверное не знали, какие буквы в азбуке гласные и согласные, а о частях речи, залогах, родах, числах, временах, лицах, то им даже и на разум не всхаживало… Не пройдя науки, такие люди упрутся обыкновенно не только на одну строчку, но и на одно слово и толкуют: здесь так написано, а оказывается, что вовсе не так. Не на букву только, а на смысл надо обращать внимание и на намерение автора»…
Этого-то и не умели делать древнерусские начётчики: они любили подолгу и много спорить на различные темы из Св. Писания, и спор их всегда блистал огромной начитанностью; они приводили наизусть в подкрепление своих мыслей целые главы и стихи из творений святых отцов и из Святого Писания, но никогда не дерзали разобраться в вопросе, когда, почему, при каких обстоятельствах тот или иной приводимый ими учитель Церкви высказал данную мысль.
Для них было решающе важно только то, что он её высказал.
Можно себе представить, как неясны, трудны, запутаны и невразумительны были тогдашние научные споры. На отрывок из сочинения какого-либо отца Церкви, приводимый одними спорщиком, другой выставлял слова Святого Писания или другого отца Церкви. Отрывки громоздились на отрывки, и речь получала крайне тяжелую форму. Во время её многословного изложения можно было забыть и потерять основную мысль, удалиться в сторону и редко что-нибудь выяснить, тем более, что древнерусский ученый, для которого свято было всё написанное, ставил в споре или сочинении рядом отрывки из книг самого различного содержания: книги Ветхого и Нового завета, творения отцов Церкви, летописи и хронографы, законы греческих царей, предания, жития святых, послания, — все это было для него Святое Писание.
Эта начетническая учёность во второй половине 18 века столкнулась в деле исправления церковных книг с настоящей учёностью и принуждена была спасаться в раскол, объявив ересью новую учёность, которую стали насаждать в России греки.
