Поддержка добрых отношений при помощи различных даров и подарков обходилась довольно дорого городу. Но ничего поделать было нельзя — обычай слишком уж был крепок. Несмотря на закон, прямо запрещавший кормы, посулы и поминки, их ждал воевода, приехавший „покормиться», их давать считали своим долгом обыватели. Это была „почесть».
Обычай заставлял всякого, кто бы он ни был, зачем бы ни шёл на воеводский двор — нести какой-нибудь подарок воеводе.
Нечего и говорить, что тяжущиеся, — виноватые, которые хотели быть правыми, правые, боявшиеся, как бы их даром не обвинили, — несли подарки друг пред другом: кто больше и лучше; и в поисках поддержки задаривали всех, кто был так или иначе прикосновенен к воеводскому суду или даже просто к воеводскому двору.
Посадские и уездные люди прямо собирали меж себя деньги на „корм и поминки» воеводе, и земский староста вёл точный и аккуратный счёт расхода этих мирских денег.
Вот записи из одной такой книги: „1-го сентября несено воеводе: пирог в 5 алтын, налимов на 26 алтын; подьячему пирог в 4 алтына 2 деньги; другому подьячему пирог в алтын 4 деньги; третьему подьячему пирог в 3 алтына 2 деньги». Воевода позвал обедать, за эту честь надо его отблагодарить, и староста подносит воеводе после обеда: „в бумажке 4 алтына, боярыне его 3 алтына 2 деньги, сыну его 8 денег, служанкам 8 денег, слугам 6 денег».
На другой день, 2 сентября, староста опять идёт к воеводе и несёт: „четверть говяжью в 12 алтын, да щуку в 6 алтын; подьячему — четверть говяжью в 9 алтын». 3-го сентября староста несёт воеводе „щук на 19 алтын, да на воеводский двор купил лопату в 2 деньги, 100 свеч сальных, дал 8 алтын 2 деньги, купил в съезжую избу бумаги 5 дестей, заплатил 11 алтын 4 деньги»… и так каждый день носит земский староста то говядины, то репы четверик, то щук, то вина и пива и самому воеводе, и его „лакомым» подьячим.
А вот роспись расхода на воеводском дворе присланного из уезда с казённым сбором мирского посыльного:
„Ходил к воеводе, нёс хлеб да калач в два алтына, да мяса говяжья на 26 алтын, свиную тушу в рубль, да баранью тушу в 13 алтын, да деньгами в бумажке 3 рубля; племяннику воеводы — рубль; другому племяннику — 10 алтын; боярыне — рубль; дворецкому — 21 алтын; людям на весь двор — 21 алтын; ключнику — 10 денег; малым ребятам — 2 алтына. Подьячему — хлеб да калач, деньгами два рубля с полтиной, жене его — 16 алтын, двоим племянникам — рубль; людям на весь двор — 10 алтын; приворотнику — алтын; малым ребятам — 8 денег; блаженному — 4 деньги; приставами, дал всем на всю братию 6 денег, да когда платил деньги дал сторожу в мешок 2 деньги, да что писал в книгу целовальник взял 2 деньги, да староста взял за сено, что миром посулено воеводе, 4 гривны». Надо было, значит, по тогдашнему обычаю, дарить, давать „поминки» даже своей братии — выборным.
Все эти и другие мирские расходы на воеводу и его подчиненных и домочадцев были делом обыкновенным, и не возбуждали ни ропота, ни жалоб. Но бывали воеводы, которые не довольствовались обычными полюбовными приношениями и сами назначали, что и сколько должно быть им поднесено. Тогда в земской избе поднимались громкие жалобы, земский староста отправлялся на воеводский двор и „лаял» воеводу, т.е. бранил его на чём свет стоит и упрекал в неправде. Когда это не помогало, призывался дьячек земской избы и под диктовку старосты строчил слёзную челобитную в Москву на воеводу от имени всех „уездных и посадских людишек».
Воевода тоже не дремал, и, в пику земскому прошению на него, отправлял от себя челобитную в Москву, жалуясь, что посадский земский староста „лаял» его, воеводу, называл „вором» при многих людях, а эти „люди» „чинятся сильны», доходы платят оплошно и говорят мне, воевод?, „с большим невежеством», чтоб я с них казённых доходов не собирал, „ бунтуют, приставов бьют».
В Москве прочтут обе челобитные и пошлют следователя — „сыщика» — справиться, кто тут прав, кто виноват. Дело затягивалось, запутывалось обоюдными жалобами и кончалось, обыкновенно, измором либо уходом воеводы в Москву или на другое воеводство. Но в случаях вопиющих, если воевода был не прав, и следствие подтверждало его вину — наказание не заставляло себя ждать: виновного сводили с воеводства, били иногда батогами, отписывали в казну все его „животишки» и „рухлядишку» и приказывали впредь на воеводскую службу никуда не назначать. Еще в 1619 году в Москве был даже учреждён особый приказ — „приказ, что на сильных людей челом бьют», в который надо было подавать жалобы на насилье и самоуправство воевод. Вместе с тем народу строго-настрого запрещалось давать воеводам взятки, — „посулы», работать даром на воевод и исполнять их незаконные требования.
Но многие „лихие» воеводы продолжали своевольничать, а все уездные люди продолжали давать незаконные дары воеводам, а когда приходилось невмоготу, то самоуправничали, „чинились сильны», и отказывались повиноваться воеводе даже в его законных требованиях.
Отмена воеводского управления
Чтобы избавиться от подобного рода случаев, правительство, где позволяли это обстоятельства, отменяло воеводское управление, и всю власть воеводы вручало выборным людям города и уезда — земским и губным старостам с целовальниками. Это приводило к некоторым корыстным неудовольствиям и с губными старостами, когда некоторые из них, почуяв себя в положении воевод, стали злоупотреблять своей властью.
Опять тогда сыпались в Москву жалобы населения на „срамного и скаредного губного старосту», и жалобы старосты на „чинящихся сильными людишек».
Были, конечно, случаи, когда гладко все шло при воеводском управлении, как, например,в Пскове во время воеводства Ордина-Нащокина; были случаи полного порядка и благоустройства в управлении при одних лишь выборных властях. Большинство городов и уездов севера сохранили у себя выборное начальство, не меняя его на воеводское, с самого начала введения его и до конца XVII века. Но большинство городов и уездов просто не знало, на чём остановиться: то просило правительство дать им воевод, то молило убрать воевод, и позволить опять управляться самим, своим выборным начальством. Город Дмитров управлялся, наприм?ръ, до 1639 г. воеводой, в этом году он просил разрешить ему выбрать себе губного старосту, а в 1644 году опять просит дать ему воеводу, и это не единственный случай такого рода колебаний.
Правительство не оставалось глухо к такого рода челобитьям и всегда исполняло их, меняя назначенного воеводу на выборного земского или губного старосту и наоборот.
И тот, и другой одинаково должны были ведать „великое дело государево» и доставлять без задержки казенные сборы; для этого они только и ставились и одинаково отвечали за верность и правильность службы. Поэтому-то так легко и было заменять одних другими, властей выборных властями назначенными.
Так длилось до самого конца XVII века, когда правительство убедилось, что власть воеводы должна быть ограничена. С конца XVII века, за выборными местными властями окончательно остался сбор казённых доходов, воеводы же были от этого совсем устранены и потеряли всякую возможность вмешиваться по закону в эти дела выборных областных властей.
Учреждение Петром Великим губерний и губернаторских
должностей принизило, так сказать, и саму воеводскую
должность — из первой она стала во вторых степенях и
получила даже, впрочем, ненадолго, другое название: воеводы
стали называться комендантами, но уже в 1727 году звание
воевод было восстановлено и просуществовало до 1775 года,
когда императрица Екатерина II издала „Учреждение о губерниях», положившее начало новому строю управления
провинцией Русскаго государства.
